Врачебной практики отец не вел, но к нему довольно часто приводили больных детей — в любое время суток. Денег за лечение он не брал. А между тем даже долгожданная профессорская ставка не позволила моей маме осуществить ее заветную мечту — украсить пальто воротником из чернобурой лисы…
В семье долгое время довольно скептически относились к моему выбору профессии. Мама всегда выключала радио, когда передавали мою музыку. Нет, не в знак протеста: она как раз следила за программами, и ее очень радовало появление там моей фамилии. Она заранее к этому готовилась, усаживалась, начинала слушать. Но идиллия кончалась очень быстро: со словами, что слушать это совершенно невозможно, она поворачивала выключатель.
В последние годы жизни мама болела и не могла ходить на концерты. Отец же несколько раз был на моих премьерах, на Первой симфонии, например. Конечно, сам факт исполнения в концерте для него много значил. К тому же начали появляться рецензии, где меня не только ругали, но и хвалили. И когда мы возвращались с концерта, я чувствовал, что он испытывает какое-то удовлетворение. Однако он честно признавался, что моя симфоническая музыка особых восторгов у него не вызывает.
Что значили для меня родители — это я по-настоящему понял лишь после их смерти. В каждом моем крупном сочинении есть несколько тактов, слушая которые, я неизменно вспоминаю отца и маму. И иногда мне начинает казаться: может быть, если бы они были живы, они воспринимали бы сделанное мною немножко иначе.
С Пятой симфонией в творчество Г. Канчели входит тема детства. Не идиллическое воспоминание и не сожаление о «золотой поре» собственной жизни. Простые до наивности мелодии, беззащитные, словно цветы перед бурей, обременяют эту музыку грузом особой этической ответственности. В Пятой симфонии звучит та боль скорбящего сердца, о которой писали едва ли не все поэты Грузии,— от безымянного автора народного стиха «Горюющее сердце» до венценосного Вахтанга IV, обессмертившего свое имя уже одной строчкой: «О, как сильно болит мое сердце!». Конечно же, поэты Грузии вовсе не считали скорбь и страдание уделом, более достойным человека, нежели радость и веселье. Но они призывали к вселенской отзывчивости, к готовности сострадать, независимо от собственного счастья или несчастья. Стремление не столько утешать и баюкать, сколько бередить душу, лишать ее комфорта бесчувственности,—, очень давняя традиция грузинского искусства. И одна из лучших его традиций. Именно к ней восходит Пятая симфония.
Первое по-настоящему трагическое произведение Г. Канчели затрагивает вопрос вечный и вечно роковой для мирового искусства, но особенно трудный для художника в наш трезвый век, лишенный былых надежд на воздаяние и искупление. Вопрос о неповторимости одной-единственной человеческой жизни, утрату которой не возместить всеми сокровищами мира. Об извечной, недоступной человеческому пониманию и оправданию несправедливости ухода, угасания — несправедливости, не разбирающей праведных и виновных. Гиви Орджоникидзе назвал это произведение «реквиемом без молитвы и ритуального текста» (13, с. 152). Кому и о чем может молиться прах, обреченный вернуться во прах?