— Музыкальная школа?
— Моя учительница по фортепиано Ирина Борисовна Ореховская с трудом перетаскивала меня из класса в класс. Ноты носил за пазухой, таясь от друзей: они мне занятий музыкой не простили бы. В целях «конспирации» приходилось уроки пропускать, выдумывать в оправдание всякие небылицы. За такие дела меня систематически наказывали: минимальный срок — неделя, максимальный — месяц. Почему-то как раз в это время в кино показывали «Веселых ребят».
После окончания войны отец вернулся на свою профессорскую должность в медицинский институт. У нас в квартире установили телефон, и двусторонний контроль сильно усложнил мое положение. Недавно мне напомнили забавный случай. После очередного урока я отправился к друзьям. Пошел проливной дождь. Несколько часов спустя сестра моего товарища, возвращаясь домой, подобрала на тротуаре промокшие ноты и дневник, на котором чудом уцелела моя фамилия. И тут только я вспомнил, что спрятал их в водосточной трубе у подъезда. После этого мои друзья ничего лучшего не придумали, как окрестить меня унизительным, по их мнению, прозвищем — Иоганн Себастьян Бах. Кличка закрепилась за мной надолго, чуть ли не до двадцати лет. Не знаю — «положение» ли «обязывало» или же по чистой случайности, но при переходных экзаменах из класса в класс за этюды, сонатины и пьесы я неизменно получал тройки (натянутые по просьбе Ореховской), а вот за произведения Баха — всегда пятерки.
— Остается еще народная песня — ведь говорят же: «Три грузина — уже хор».
— Да, говорят. Но у нас в доме никто не пел. Другое дело семья
Джансуга Кахидзе: у них пели все и чуть ли не целые дни напролет. Он действительно вырос в атмосфере грузинской песни.
— Итак, джаз?
— Джаз! В послевоенное время — как, наверное, и всегда — в него либо влюблялись, либо оставались к нему равнодушными. Я был влюблен бесконечно. И постоянно импровизировал. Тут уж никто не принуждал. Думаю, что фильм «Серенада Солнечной долины» с чудесной, новаторской музыкой Глена Миллера указал тогдашним поклонникам джаза верный путь. Появились первые коллекционеры джазовых записей. Таковым считался и я, имея две пластинки: довоенную запись оркестра А. Варламова и фантазию А. Цфасмана на темы из «Серенады Солнечной долины», причем вторая пластинка была склеена из двух половинок с помощью наложенных на «шов» двух раскаленных игл.
Одним из тех, кто разделял и стимулировал мое увлечение джазом, оказался сосед Юрий Давыдов, работавший на каком-то военном заводе. Он играл на рояле, рисовал потреты кинозвезд, собственноручно смастерил магнитофон и проигрыватель, иногда приносил откуда-то кинопроектор. Нетрудно догадаться, что в этой семье я проводил все вечера — ведь там звучал джаз, и можно было встретить настоящих джазовых музыкантов.
Вскоре уже и я сам приобрел в городе репутацию джазового пианиста. Естественно, завязывались контакты с приезжавшими в Тбилиси на гастроли советскими джазистами. Моя мама тоже следила за афишами, потому что знала: гастроли оркестра Л. Утесова — это ужин для В. Людвиковского (плюс полоркестра), гастроли оркестра Э. Рознера — ужин для Ю. Саульского (плюс полоркестра) и так далее. Мама сносила все это безропотно, хотя в те годы, несмотря на профессорский оклад отца, еле сводила концы с концами…