Самая суть джазового искусства — в индивидуальном осмыслении общеизвестного и общезначимого. Наделенный повышенной чуткостью к звуковой среде и ее прихотливым изменениям, джазовый музыкант отражает эти изменения интонационно: произносит чужие слова по-своему, развивает на лету подхваченные идеи в непредсказуемом направлении. Поэтому он идет впереди своей публики (Джонни в посвященной Чарли Паркеру новелле X. Кортасара «Преследователь» говорит: «Это я играю уже завтра»), но не теряет ее из виду, инстинктивно предугадывает и направляет ее реакцию, Джазовое искусство не признает деления музыки на «легкую» и «серьезную» ; в музыкальном быту для него нет материала «бросового», потому что в любую заштампованную интонацию, в любой тривиальный оборот оно умеет вдохнуть новую жизнь, озарить их светом индивидуальности. «Для джазового музыканта важно не то, какие ноты он играет, а то, как он их играет. Прекрасный джаз может быть исполнен на основе одного или двух тонов…»— утверждает Дж. Л. Коллиер (133, с. 16).
Свободно черпая из любых, зачастую взаимоисключающих истоков, джаз обладает собственным стилем — не столько «плюралистическим», сколько синтетическим. Амальгамирующую способность этого искусства можно сравнить раз^е что с той «удивительной чуткостью к веяниям времени, поразительной «жадностью» к ассимиляции», которая отличает городской музыкальный фольклор Тбилиси — «плод синтеза» (7, с, 21) 6. Ставить в один ряд явления, возникшие в разное время в противоположных точках земного шара, в принципе неуместно. Но что поделаешь, если эту сомнительную с теоретической точки зрения операцию Г. Канчели осуществил уже в первых своих песнях и если художественный результат оказался убедительным — по крайней мере для певцов и публики. Приведу первую часть клавира «Воспоминания», восстановленного автором по сохранившейся записи (см. пример 1):
Нехитрая мелодия привлекает «элегической нежностью» (87, с. 36). Настроением, одинаково характерным для тбилисской городской песни и для эмоциональной атмосферы музыки Г. Канчели в целом. Недаром, видно, близкий друг композитора, художник Г. Алекси-Месхишвили на вопрос, чем привлекают его произведения Г. Канчели, ответил весьма своеобразно: «Знаете, в Гие как бы живут два человека. Первый — очень энергичный, общественно активный, деловой, остроумный. А второй — тонкий, легко ранимый, замечательный друг. В этом втором человеке много грусти, и я всегда слышу ее в музыке Канчели» (34, с. 31).
Как знать, удалось ли бы начинающему автору с первых шагов найти собственную интонацию, если бы не джаз с его магией «блюзовых нот» и блюзовых гармоний?
Простые, задушевные, наделенные неброским изяществом мелодии Г. Канчели быстро завоевывают признание в молодежной среде. Наверное еще и потому, что начинающий композитор счастливо избегает обеих крайностей тогдашней грузинской эстрады: с одной стороны, дурной «интернационализации» 7, а с другой — налета этнографической достоверности.
К 1958 году — времени поступления в Тбилисскую консерваторию, имя студента пятого курса ТГУ известно уже и в музыкальных кругах. Последний, дипломный год в университете отбывается чисто формально — даже известный строгостью председатель Государственной комиссии задает Г. Канчели единственный «дополнительный вопрос»: «Скажите, молодой человек, это Вы играете на фортепиано, когда передают утреннюю гимнастику?», на что тот, не моргнув глазом, отвечает утвердительно. А несколькими днями ранее в Малом зале консерватории проходит концерт из произведений студентов-композиторов трех первых курсов. Дирижер Лилэ Киладзе пишет: «Г. Канчели — еще первокурсник, однако в нем уже отчетливо виден музыкант, мыслящий яркими образами. Об этом можно судить по двум его небольшим пьесам для фортепиано: «Музыкальный момент» и «Скерцино». Первая из них отличается серьезностью мысли, вторая — гротескностью образа, остротой гармонии и прихотливостью ритма. Обе пьесы слушаются с большим интересом» (127). Сегодня остается только догадываться, как звучала эта музыка. Однако образные полюса ближайших по времени симфонических пьес Г. Канчели (Концерта для оркестра, «Ларго и Аллегро») здесь, кажется, уже намечены: сосредоточенная лирика — и скерцоз-ность. „