Иногда в песнях говоришь какие-то вещи, хотя невелик шанс, что это правда. А иногда говоришь то, что к правде не имеет отношения, то, чего и не хотел говорить,— а иногда говоришь такое, что правдой считают все. И, опять же, думаешь, что единственная правда на земле — в том, что на земле правды нет. Что бы ты ни говорил, твердишь это, как заведенный. Никогда не хватает времени поразмыслить. Сметал, отпрессовал, упаковал и погнал — вот и все.
Лануа тоже собирался двигаться — к другой студии «собрал и дальше». Он ходячая концепция. Он спал музыкой. Он ее ел. Он ею жил. Многое из того, что он делал, было гениально. Он рулил этой пластинкой — искусными поворотами и рывками, но рулил. Стоял на колокольне, озирая переулки и крыши. Я же своим узким взглядом всего не охватывал. Вокруг была туча пластинок — раздутых, сусальных од провальности, и нам не хотелось вливаться в их ряды. Когда мы начинали, у нас больше ничего общего толком и не было. А теперь в пластинке зазвучала какая-то магия — наверное, можно сказать, она присутствовала в том доме, или в той гостиной, или еще в чем-то, да только в доме никакой магией и не пахло. Магами были Лануа, я, Вилли Грин, Дэрил и Брайан Стольц, которых туда привезли. Живешь с тем, что жизнь тебе сдает. Приходится подгонять вещи по фигуре. Голос на пластинке никогда не станет голосом мученика вечной скорби, и мне кажется, Дэнни с самого начала пришлось с этим смириться, а когда он от подобной мысли отказался
— тогда все и заработало. Ничего не планировалось. Хоть я и не мог всерьез принимать его эмоциональные загоны, мы были чем-то вроде братьев по духу. А еще через миллион дней, через тысячи миллионов дней — что все это будет значить? Бывает вообще так, чтобы что-то значило? Своим материалом я стараюсь пользоваться как можно эффективнее. Песни были написаны во славу человека, а не к его разгрому, но все эти песни, сложенные воедино, и близко не отразят все мое видение жизни. Иногда больше всего нравилось, больше всего для тебя значило то, что сначала не значило ровно ничего. Некоторые из нынешних песен попадают в эту категорию. Наверное, все это очень просто, достаточно обыденно.
На пластинке мне нужно было принимать какие-то решения под влиянием момента, и они, возможно, не имели ничего общего с реальной ситуацией. Но это ладно. Хорошо было бы разнообразить ритмы. А добиться этого можно всякими способами. Восемь тактов в размере — шесть — четыре. На четыре тактовых черты можно играть четыре такта, подчеркивать 1 и 3 и гасить 2. И продолжать так до бесконечности, варьируя темпы и ритмы. Было б неплохо, если бы кто-нибудь обращал внимание на комбинации ритма в песне, а не на саму песню. Песня сама о себе позаботится. Сказав все это, повторю: я всем сердцем восторгался тем, что сделал Лануа. Тогда многое получилось уникальным и вечным. За десять лет мы еще будем видеться с Дэнни и еще шаляй-валяйски поработаем. Запишем пластинку и начнем все заново — продолжим с того, на чем остановились.
Луна вставала из-за «Крайслер-билдинг», день клонился к исходу, загорались уличные фонари, рокотали тяжелые грузовики, ползшие по улице внизу; в окна кабинета билась какая-то слякоть. Лу Леви останавливал и снова запускал свой большой магнитофон; на мизинце поблескивало кольцо с брильянтом; в голубом воздухе вился сигарный дым. Помещение смахивало на комнату для допросов — на потолке висел плафон, напоминающий вазу для фруктов, на полу стояла пара торшеров, латунных. У меня под ногами — паркет с орнаментом. Унылая комната, заваленная профессиональными журналами — «Кэшбокс», «Биллборд», чарты радиостанций; в углу — древний канцелярский шкаф. Рядом с большим металлическим столом Лу — пара деревянных стульев, и я сидел на одном, бренча на гитаре.