В финале «Чудаков» творческое credo Э. Шенгелая будто переведено на язык музыки. Она «вырывается из души замечательного человека, мечтателя и подтверждает его возвышение. То, что движет им, должно быть высказано в песне 5 и оплетено орнаментом вальса, красота которого воистину принадлежит небесной лазури.
Эта музыка, естественная и невинная, рождается словно сама собой. Но ее невинность не равнозначна ни упрощенности, ни драматургической незначительности. (…) Вальс, впервые появляющийся в грустном повествовании Кристефора, становится печальным камертоном его романтической истории и одновременно светлой мечтой, которая озаряет весь фильм и устремляется к финальному синтезу с фольклорной мелодией. В бесконечной симфонии природы песня — человеческий голос, бьющая ключом жизнь. Эртаоз очаровал нас своим природным инстинктом, могучим порывом к счастью, душевной щедростью и тягой к добру. Вот почему во время этого дивного полета он так органично сливается с природой, с этой неповторимой и улыбчивой мелодией, которую, кажется, поет все вокруг.
Да, музыка вносит в фильм его неповторимый ритм. Этот ритм связан не только с внешними движениями, но и с биением сердца, с эмоциональной реальностью. Музыка создает мелодию мечты. Без нее поэтика фильма приземлилась бы, фильм умолк…» (15, с. 108):
В титрах «Чудаков» стоят две фамилии композиторов — Г. Кан-чели и Дж. Кахидзе. Чем это вызвано?
«Во время работы над сценарием мы с Резо Габриадзе несколько растерялись — мы не знали, как его завершить, и решили прочесть сценарий Гие Канчели и еще нескольким близким друзьям. К нашему удивлению, все признали сценарий законченным, Гия же сразу прибавил: «Думаю, лучше всего было бы, если бы музыку к этому фильму мы написали вместе с Джано».
Эта идея, по-моему, оказалась абсолютно правильной, потому что весь фильм предполагалось соткать из фольклорных мотивов, и в музыке они были необходимы. А Джано тут чувствует себя как рыба в воде. Его интонации и мелодии многое привнесли в фильм. Так что драматургию «Чудаков» мы выстроили вместе с Гией Канчели, а в звучание важную лепту внес Джано Кахидзе, который к тому же украсил его своим в высшей степени своеобразным, чрезвычайно грузинским голосом, оказавшимся столь необходимым для фильма и столь соответствующим ему» (107, с. 39).
— Собственно говоря, уже в «Не горюй!» Джансуг работал не просто как дирижер. Он внес туда множество народных мелодий, сам пел их на разные голоса и очень помог всем нам. Фактически он стал моим соавтором уже в этом фильме, хотя никаких претензий на соавторство не высказывал: просто протянул руку помощи из любви ко мне, к Данелия, к искусству. Прочитав сценарий «Чудаков», я понял, что и здесь участие Джансуга далеко выйдет за рамки дирижирования. Мне оставалось лишь «официально» узаконить то, что само собой сложилось на практике.
Этот «композиторский тандем» сохранился и в следующем фильме Э. Шенгелая, «Мачехе Саманишвили». И снова музыка внесла очень важную лепту: она с первых же секунд утвердила характерную для фильма «тональность печали и драматизма», тень которой омрачает даже откровенно комедийные, ярко красочные сцены (15, с. 96).