По правде сказать, я тоже не верю, что красота способна спасти мир, а искусство — сделать людей лучше и добрее. И я не знаю, о чем надлежит думать, слушая «Лакме» или «Музыку для живых». (Я знаю лишь, что Галактион Табидзе завершил это стихотворение по-романтически тоскливым призывом: «Лакме, где же ты, Лакме?», а свою жизнь — до сих пор не объясненным самоубийством). Но я бесконечно благодарна авторам оперы за то, что, сомневаясь и не веря, они не разрушают созданной их руками иллюзии. Дети начинают петь строки Табидзе как тихий хорал, а завершают четвертым, последним, тоже тихим проведением темы-заклятья — символа веры? И уже в самом конце из-под до-минорного каданса всплывает растворяющаяся в тишине кода «Освети нам пути твои, .о солнце …».
У Г. Алекси-Месхишвили есть серия коллажей «После премьеры». Посвященный «Музыке для живых» поразил меня более всех. На черной плите — несколько десятков исписанных карандашных огрызков (их подарил другу по окончании работы над оперой Г. Канчели), футляр от дирижерской палочки, заполненный нехитрыми театральными «драгоценностями» — крашеными перышками, бисеринками, кружевами. Выложенное золотыми буквами слово “Ars”. А наверху, в стеклянном кубе — круг чистого света.
Они таки зажгли этот свет, вложив в него — каждый — «лучшую частицу сердца».
В июне 1984 года Г. Канчели получил из Лейпцига письмо, уточнявшее условия испрлнения и издания его новой партитуры, посвященной 40-летию Победы над фашизмом. Письмо оказалось для композитора полной неожиданностью: отсутствовали не только партитура или хотя бы клавир, но даже наброски. Правда, когда-то давно, при встрече, А. Шнитке среди прочего спросил, не согласился ли бы он написать произведение для концерта, который должен состояться 9 мая 1985 года в Гевандхаузе (а почему бы и нет?). И вдруг — заказ, с точной и для Г. Канчели практически нереальной датой представления рукописи: ведь обычно он тратит на крупное сочинение два-три года, а на 1986-й уже запланирована пражская премьера Седьмой симфонии.
Можно было, разумеется, отказаться, сославшись на неудачное стечение обстоятельств. Но тут, видимо, вступила в силу непостижимая логика вещей: значительное творение нередко появляется будто даже помимо воли автора и именно в тот момент, когда оно особенно нужно — разве что года на два-три раньше. А «Светлая печаль», мне кажется, была действительно нужна — в ней звучал призыв к милосердию. К простой человеческой доброте.
Сам автор объясняет это, конечно, проще:
— Я подумал, что К. Мазур обратился ко мне, потому что знал: я не смогу написать на подобную тему музыку формальнопраздничную, плакатную, бравурную, с фанфарами, отражающими вселенское ликование. Музыку, которая в такой день звучала бы в Германии неуместно. Возможно, К- Мазур вначале попросил об этом самого Альфреда и лишь после его отказа вынужден был искать кандидатуру другого советского автора. И когда я это понял, я уже не мог отказаться и начал обдумывать возможные повороты темы. В конце концов я решил посвятить произведение памяти детей — жертв войны. Всех детей, независимо от национальности.