Откуда же эта странная двойственность?
…А. Лосев, размышляя о грузинском неоплатонизме, вывел емкую формулу национального мировосприятия: «антропоцентризм очень духовен, очень возвышен», «это философия чрезвычайно земная, но в то же время философия благородная и возвышенная… кото рая не отрывает личность от природы, а сливает эту личность с природой в какое-то гармоническое целое. (…) Тут культура благородная, высокая, деятельная культура чувств», направленная на сотворение «жизни как гармонического целого» (151, с. 141 —143. Разрядка моя.— Н.З.).
Грузинскому искусству по сути чужды органичные для западноевропейской культуры образы созидательного зла и разрушительного, творящего зло знания (42, с. 153—154). Народная песня не устает утверждать: «Таков этот бренный мир: дневной свет одолевает ночь, то, что вражда разрушает, отстраивает любовь». В предрассветных сумерках европейского Ренессанса Шота Руставели вновь отчеканивает эту формулу веры: «Зло мгновенно в этом мире, доброта же неизменна». Триединство истинного, прекрасного и благого — художественный идеал грузинской культуры, категория не только эстетическая, но и этическая. Акакий Церетели называет красоту «светом, нисходящим с неба». Галактион Табидзе пишет:
И в жизни спасает меня красота,
И в смерти меня красота не покинет!
Важа Пшавела, унаследовавший от народной поэзии то, что сам он определил как сопряжение «предельного идеализма с предельным реализмом», недаром завершает одну из наиболее трагических поэм, «Гость и хозяин», образом маленького горного цветка пиримзе, что глядит со скалы в грохочущую бездну. Красота, хрупкая и беззащитная перед лицом изначально трагического 3, раздираемого противоречиями мира, для грузинских поэтов, художников, музыкантов становится нравственной опорой, источником духовных сил. «… Есть священная сила хрупкости, которая выше силы как таковой» (100, с. 137). •
В творчестве Г. Канчели понятия «музыка» и «красота» с самого начала равнозначны. Здесь нет места Злу. Натиск сил, враждебных Красоте, Добру, Свету, изображается опосредованно — через предельное напряжение противостоящих им духовных сил, смятение чувств, порой отчаяние, а порой и через мягкую, подчеркнуто простодушную иронию. Благодаря этому «контрдействие» словно изнутри насыщается отраженным счетом Добра и Красоты и, следовательно, в эстетическом и этическом смысле преодолевается даже при трагическом исходе событий. Музыка становится целостным и гармоничным художественным эквивалентом далеко не целостного, далеко не совершенного мира.
«Ларго» с начальных нот поражает неярким, но внутренне насыщенным свечением красоты. Это первое в творчестве Г. Канчели длительное медленное развертывание при минимальной динамике; лишь дважды подспудно накопленная энергия находит выход в крутых нарастаниях к кульминациям-вспышкам. В лирических темах Концерта поступенное движение встречалось редко и всегда основывалось на вытянутых в горизонталь ступенях многозвучных аккордов. И в дальнейшем мелодия Г. Канчели будет опираться на прочную гармоническую основу, подчеркивать ее. Но от цикла к циклу возрастает роль певучей поступенности, столь характерной для грузинского фольклора. Уже в «Ларго мелодическая линия кажется текучей, непрерывной. Эта часть — далекий прообраз аналогичного раздела Шестой симфонии. Некоторые мелодические обороты сходны со складывающимися позднее «лейтмотивами песнопений». Правда, гармоническая основа здесь иная, и потому даже похожие интонации в «Ларго» с песнопениями еще не ассоциируются.