А если интурист, не очень знающий русский язык, скажет вам: «Я знать не название улица»,— разве вы его не поймете? А все-таки сказано неладно…
Полной аналогии между музыкальной речью и словесной, правда, нет; в любом языке есть слова, например предлоги, союзы, приставки, которые не могут стать главным и,— ни подлежащим, ни сказуемым. Не то в музыке, где любой звук может стать главным в зависимости от соотношений с другими звуками.
Выяснение этой зависимости соотношений происходило в течение столетий. Человеку трудно (а может быть, и вовсе невозможно?) быть одновременно наблюдателем и иметь объектом своих наблюдений самого себя. Вокальная музыка не создавала предпосылок для аналитического отношения человека к самому себе как своеобразному инструменту. С появлением инструментария человек как бы отделил музыку от себя самого; она могла стать объектом анализа и экспериментирования. Первым этапом было свержение власти монодии, к которой обязывала вокальная музыка. Эпоха господства строгого монодического григорианского хорала сменилась другой, которую можно было бы так и назвать от монодии к гармонии или от строгого одноголосия к развитому многоголосию, гармонии. Сугубо вокальное церковное искусство способствовало зарождению пока еще элементарного светского инструментария. Параллельно с взаимовлиянием светского и церковного искусства идет ожесточенная борьба за высвобождение музыки от гнета церкви. Музыка перестает быть ее служанкой. Все вместе дает толчок развитию светских форм музицирования. Так постепенно пришла победа гармонии. Музыканты того времени не знали о существовании акустического феномена натурального звукоряда, о котором наши школьники и немузыкальных школ достаточно наслышаны. Ранее двухголосие знало исключительно октавы и квинты, которые позже стали расценивать как совершенные консонансы. И понятно почему. Многовековая привычка к унисонным звучаниям заставляла находить человека наиболее приятными те созвучия, которые приближались к унисону: октава — в некотором роде размноженный унисон; квинта по причине своего «пустого» звучания — наибольшее приближение к октаве.
Разве натяжкой будет допущение, что музыканты прошлых веков интуитивно проникли в тайны музыкального звука и стали сочинять музыку в октаву и квинту, радуясь своему изобретению:
Прошло еще много времени, пока научились (или решились) применять в двухголосии терции и сексты, признанные несовершенными консонансами. В сочетании с октавами и квинтами они образовывали уже аккорды, но музыкальным сознанием не были признаны таковыми и воспринимались как наслоение интервалов — один на другой.
Искусству всегда помогала наука. А наука далеко не всегда обходилась без помощи искусства. А.Эйнштейн как-то сказал, что игра на скрипке в создании теории относительности дала ему больше, чем все мировые открытия в физике. Советуем вам обратить на это внимание.
Итак, наука открыла натуральный звукоряд, а композиторы воспользовались им. Но, вероятно, натуральный звукоряд вошел в практику задолго до его структурного осознания акустикой, так как значительный его диапазон может быть извлечен простым передуванием на духовых инструментах, например валторне. В начале книги мы достаточно много о нем говорили.