Лишь в 1987 году, после исполнения на выездном пленуме правления СК СССР в Кемерове (169), «Светлая печаль» была официально признана выдающимся достижением современной советской музыки; ее даже включили в программу концерта-открытия 111 Международного музыкального фестиваля в Ленинграде. После исполнения Л. Ноно выразил восхищение запечатленной в «Светлой печали» «чистотой духа» (174, с. 113), а Дж. Кейдж (побывавший и на репетиции, и на концерте) написал на подвернувшемся под руку листе бумаги: «Гие Канчели: я люблю Вашу музыку». Тепло встретили демонстрацию видеозаписи «Светлой печали» слушатели «профильного концерта» Г. Канчели на Фестивале советской музыки в Бостоне. В частности, Ричард Дайер писал: «Это произведение показалось особенно прекрасным — посредством своего фантасти-
Автограф Дж. Кейджа: «Гие Канчели. Я люблю Вашу музыку»
ческого чувства звука Канчели выражает искренность и сердечность» (262).
Как всякое настоящее произведение искусства, «Светлая печаль» выдерживает разные «уровни чтения». И все-таки лучше всего слушать эту музыку, понимая текст, произносимый на четырех языках, и к тому же не в записи, а в концертном исполнении. Потому что в произведении звучат строки Галактиона Табидзе, Гёте, Шекспира и Пушкина, а некоторые драматургически важные моменты выделены средствами минимальной театрализации, доступной в условиях академического концертного зала: сквозь узкие промежутки между стульями и пультами сначала бесшумно входит, а затем так же бесшумно и медленно удаляется хор мальчиков.
Композитор действительно (и принципиально!) не стремился «проинтонировать смысл» поэзии. Цельным стихотворениям или хотя бы четверостишьям он предпочел отдельные фразы, выбранные к тому же из разных произведений: четыре стихотворения Г. Табидзе; восемь стихотворений и хор ангелов из финала второй части «Фауста» Гёте; «Антоний и Клеопатра», «Бесплодные усилия любви» и Сонет 129 Шекспира; пушкинская фраза, правда, только одна (если не считать аллюзии в заглавии) — «О, если б голос мой умел сердца тревожить» («Деревня»).
— Мне кажется, полноценно воспроизвести содержание выдающегося произведения на языке другого искусства невозможно, да и не нужно. Не говорю уже о весьма сомнительной дикции большинства вокалистов, особенно хористов. Главное препятствие я вижу в ином: гениальный поэт полностью выразил в слове все, что считал необходимым, нашел для этого совершенную художественную форму. Было бы самонадеянно всерьез пытаться встать вровень с ним.
— Не более ли самонадеянно, однако, дробить совершенную форму, вырывая из нее отдельные элементы и монтируя их по собственному усмотрению?
— В каждом слове великого поэта, словно океан в капле, отражен огромный мир. Каждое слово могло бы дать материал для целой симфонии. Монтаж текстов, как любой монтаж вообще, дает возможность ощутить особую значимость и неисчерпаемость отдельной детали, а значит, создает необходимое пространство для включения музыки ‘.
— Но коль скоро Вы приводите все цитаты в оригинале и наслаиваете их друг на друга, значит, даже человек, знающий все четыре языка, может полностью охватить текст, лишь следя за исполнением с партитурой в руках.