— Провинциализм — наш вечный бич. Эта проблема будет преследовать нас всегда!
Эльдар Шенгелая полностью разделяет мнение друга:
— Я ведь исхожу из окружающей меня реальности. И вряд ли было бы правильно идеализировать ее, приписывать ей нечто, ей несвойственное.
Конечно, провинциализм современной грузинской дейст вительности — понятие очень относительное; можно по праву задать вопрос: где же тот центр, который следовало бы принять за высшую точку сегодняшнего развития, или что по отношению к чему провинция — все это очень трудно установить. Конечно же, в нашем существовании по-своему проявляются какие-то общие тенденции. Если фильм интересен и человеку из Москвы или Нью-Йорка, значит, жизнь все-таки объединяет нас, где бы мы ни обитали. Человек формируется везде — живет ли он в центре или же в провинции, один в горах или же в толчее современных больших городов. И если искусство всюду будет анализировать человека во всех его современных проявлениях, сложится какой-то коллективный портрет.
С другой стороны, наш общий великий учитель Гоголь доказал: в провинции все больные проблемы современности особенно наглядны. Они более очевидны, более выпуклы и образны, а не приглажены и не припудрены, как это бывает «в центре». Существо одно и то же. Но в провинциальной реальности оно выявлено ярче: все отношения как-то яснее, и форма их ближе к существу. Здесь проще увидеть, понять, разоблачить.
— Но действительно ли Вы разоблачаете ваших героев? Взять хотя бы того же скульптора, Агули Эристави. Ваше отношение к нему разные критики и разные зрители оценивают по-разному. Гиви Орджоникидзе осуждает Агули как художника, предавшего свое высшее предназначение, а значит,— жизнь, не сумевшего преодолеть инерцию провинциализма, возвыситься над мещанским окружением. А вот Дмитрий Молдавский, автор «Зимнего этюда» о Ваших фильмах, не торопится с окончательным приговором, ему даже симпатичны честность Агули по отношению к себе и полное отсутствие зависти к другим — более одаренным, более удачливым (163, с. 198—199; на фоне тех посредственностей с творческим дипломом, которых, увы, так много и в «провинции», и в «центре», он, действительно, редкий пример порядочности). Кстати, и Гиви Орджоникидзе признает, что в Агули, как и в любом из Ваших положительных героев, «ощущаются смирение, внутренняя деликатность, сердечная интонация. В каждом из них чувствуются Природа и Естественность, в каждом сияет луч истинной человечности» (15, с. 98).
— Для меня история Агули Эристави — это, прежде всего, история обретения человеческих ценностей. Агули интересен мне как человек, попадающий в разные условия и по-разному себя проявляющий. Агули ведет себя естественно в тех условиях, в которых он оказался. И может быть, надо все это соединить: и его человеческую сущность, и его творче ские возможности, и время, в которое он живет,— ведь время всегда формирует человека; может быть, все это нужно объединить, не пытаясь вынести однозначный приговор?