Ночные кошмары развеялись, грядущее расстилается впереди девственно-чистой страницей. Но прежде чем начертать на ней первое слово, нужно очистить душу, приобщить ее к глубокой простоте вечных истин, выстраданных родом людским в ходе его многовековой истории. Поэтому так естественно вошли в финальную картину «Музыки для живых» перефразированные строки из Евангелия по Иоанну:
В начале было Песнопение.
И песнопение было у Бога.
И Бог был Песнопением.
И пути твои, и следы твои освети нам …
(Какое счастье, что пелось все это по-грузински! В Тбилиси сошло, но на сцену Большого театра в 1984 году оперу с таким текстом никто бы не выпустил — ее и без того не слишком хотели пускать!)
Финал оперы не похож на традиционные апофеозы. Эта удивительная музыка соединяет постоянное обновление, стремление вперед со внутренней устойчивостью, нерушимым покоем. Она олицетворяет вечность и бесконечность, но не абстрактные или мисти-чески-непостижимые, а человеческой мерой измеренные. Она прозрачна до мельчайшей песчинки на дне, и вместе с тем у нее есть своя глубокая тайна: даже для соавтора и сопостановщика остается загадкой, каким образом в музыке Г. Канчели рождается «из предельной простоты — высокая духовность» (212).
Видимо, в этом художественном таинстве и заключена основная привилегия художественно «наивности», того последовательного, еще к Largo Первой симфонии восходящего «упрощения художественных средств», что для Г. Канчели «отнюдь не равнозначно упрощению художественного замысла» (22). «Вообще говоря, в развитии музыкального языка есть лишь два пути: либо упрощение, либо усложнение,— признает композитор несколько лет спустя.— Трудно удержаться от использования того, что лежит у всех перед глазами и приносит хорошие результаты. Но опыт показывает: результаты увлечения техникой могут быть и прямо противоположными. Поэтому каждый выбирает то, что ему ближе. Например, в хоровой музыке после опытов польской школы, таких ансамблей, как «Свингл сингерс» или «Дабл сикс», возможности человеческого голоса расширились невероятно, вплотную приблизились к возможностям инструментов. Многие авторы это успешно используют. Но мне гораздо ближе музыка, которую пишет для хора Арво Пярт: чем больше новых возможностей открывается в этой сфере, тем настойчивее ограничивает он себя минимумом средств» (18) 9.
Минимум средств в «Торжестве музыки» далеко не примитивен и не «привязан» к какой-либо конкретной стилистической системе. Вроде бы все знакомо и понятно, но буквально каждый поворот в музыкальном развитии, каждый следующий шаг мелодии — неожиданность. «Невероятность очевидного» достигается выверенной интонацией и строгим драматургическим расчетом внешне импровизационного движения, выделением в нем нескольких рельефных формул, ориентирующих слух и дающих ему прочные и надежные опоры.
Сто лет назад, в «золотой век» оперы первейшим критерием оценки нового произведения считалась мелодия, которую слушатель уносил с премьеры. Премьера «Музыки для живых» запечатлелась в моей памяти магической формулой, четырежды провозглашенной в финале — я повторяла ее про себя, как молитву, еще даже не зная слов (см. пример 45 на стр. 192—194).