При содействии «точечной» темы утверждается необычная тональная система первой степени родства: до миноромажор2 — фа-диез уменьшенный — ля минор, открывая широкие возможности для очуждения и омрачения самых простых и бесхитростных мотивов. Особую лепту вносит и тонко детализированная оркестровка: эмоционально согрев ту или иную интонацию, фразу, она внезапно отключает весь пласт звучания, подменяя взлет робкой надежды звучанием холодным, приглушенным, опустошенным.
Вот где начинают реализоваться очуждающие предпосылки, скрытые в невинных секстах Lamentoso. Оркестровый эффект, восходящий к «аналитической инструментовке» А. Веберна и «само-педализирующейся мелодии» Д. Лигети и многократно претворенный в симфониях самого Г. Канчели, обретает в «Эпилоге» новое качество. Дело не только в виртуозности уже не просто «миниа-тюристской», но «микроминиатюрной» техники, по «вине» которой музыку Г. Канчели после «Светлой печали» почти бессмысленно слушать иначе, как в концертном зале либо в безупречной цифровой записи. Оркестровка становится здесь важнейшим в ряду средств, вычерчивающих противоположно направленные, хотя и из обшей точки исходящие драматургические линии.
«Исходная точка», Lamentoso (2 т. до ц. 5), абсолютно урав новешенна: «разрастание» — «стаивание». Затем два процесса диссоциируются. «Разбухания», мгновенные всплески микрокрешендо эмоционально артикулируют интонационное развертывание, словно выделяют разрядкой отдельные слова или слоги.
Чем дальше, тем все более трагическую окраску обретают подобные всплески. Лирический порыв никак не может расцвести, взлететь, едва зародившись, он мгновенно сникает, а то и пресекается усилием воли. Постепенно накапливается подспудное чувство неустроенности, неуютности, ноющая, но до времени скрытая в подсознании боль. Она станет явной на пороге кульминации (ц. 11), когда начнется роковое перерождение лирических образов.
А что же «стаивание»? Оно, напротив, ведет не к самораздвое-нию, не к расхождению с собой — к чему-то прочному, устойчивому, как высвобождающаяся из-под почернелых сугробов весенняя земля. К трезвучию, терции, унисону. И этот поиск сути — простой и потому прекрасной — будет вестись на всем протяжении цикла, проходить через искушение примитивом, как бы испытываясь на прочность. Только в самых последних тактах глубокая, очень тихая (четыре piano) тоническая терция ре минора полностью освободится от посторонних наслоений, обретет почти трансцедентальный смысл…
Объединяет и исподволь направляет внешне непредсказуемое развитие событий в «стране воспоминаний» стонущий полутон. Это он сопровождает сочувственными вздохами неосуществленные порывы, клонит долу движение большинства мелодий и их подголосков, горестно надламывает гармонию расщеплением ступеней. Но когда на доверчиво молящие, подобные простертым навстречу рукам реплики Calmo неожиданно отвечают бесстрастный металл засурдинен-ных труб и механический пунктированный ритм (ц. 11), оттененный далеким лязгом тарелок с большим барабаном, полутоновый мотив растерянно повисает в вышине. Ужасаясь и не веря им же порожденной химере, умоляя образумиться, остановиться.