Но потом, подбадриваемые Стариком, находят в себе силы повернуться, опустить руки и, слив маленькие воли в трепещущий, словно сердце, унисон, вывести из него репризу мажорного песнопения, непосредственно переходящего в ритурнель.
Росток идеала в доселе не разбуженной целине детских сердец для Офицера и Женщины с хлыстом то же, что слабая травинка для асфальта. Ее нужно немедленно вырвать с корнем, выжечь, затоптать. В неразрешенный каданс хора вторгается грозный набат оркестровых колоколов; они стоят по обеим сторонам сцены, поразительно напоминая миниатюрные — как раз на детский рост — виселицы. Р. Стуруа не просто уловил зрительное сходство, но извлек из него целый образный ряд. Исполнители на колоколах одеты в балахоны средневековых палачей, а выколачиваемый» ими ритм — предвестье «Блестящего вальса». Картины, где музыку вздергивают на дыбу, стегают хлыстом, превращают в механическую заводную игрушку — и все безуспешно!
«Блестящий вальс» — своего рода психическая атака сил зла. Срежиссированый по указке Офицера, он призван навсегда вытравить из памяти людей животворную мелодию вальса Старика и проклятый вопрос «Быть иль не быть?», что предполагает возможность выбора, а значит, открывает путь к__свободё. С самого начала казарменное шоу задумывалось как торжество воинствующей пошлости. (Композитор даже сетовал после одного из обсуждений своего детища: «И почему все так набрасываются на несчастную «итальянскую» оперу, а о действительно пошлом вальсе никто не говорит ни слова?») Но и здесь живая душа музыки прорывается сквозь набор садово-парковых штампов — наплывами человеческой боли, апокалипсическим подтекстом равелевского Вальса. ‘
В кульминации, когда изможденные танцовщицы, подбадриваемые ударами хлыста, доходят до исступления, в оркестре неожиданно возвращается тема бунта из второ.й картины (от т. 5 в ц. 5, ср. ц. 18), а сразу вслед за нею и на ее фоне — и мелодия вальса Старика в «большом унисоне» струнной группы (ц. 58). Как раз в этот момент к танцующим присоединяются Офицер и его свита, и слушателям-зрителям остается гадать, что здесь, собственно, происходит. То ли диктатор и его подчиненные специально подготовили появление этих тем как символ триумфа (победитель с отрубленной головой побежденного), то ли, напротив, оркестр в яме, получив во второй картине от детей инструменты оркестрантов, погибших на сцене, не выдержал роли бесстрастного комментатора событий и вмешался в развитие музыкальной драматургии. Во всяком случае, после этой кульминации реприза «Блестящего вальса»» несколько раз словно наталкивается на’ невидимую преграду, вращается на месте и, наконец, удаляется с преувеличенно бе.сшабашным мелодическим жестом. А заключительную картину первого акта («Прерванная музыка») открывает очередное проведение вальса Старика —снова медленное и тихое (тема делится между скрипкой и гобоем). И если бы не появление регтайма. Добро уже здесь могло бы отпраздновать окончательную — пусть омраченную грустью утрат — победу.