Странное дело: явившаяся на сцену тем а-оборотень по основным приметам чужда миру фатальных, зловещих образов. Она звучит в до мажоре, опирается на те же ступени, что и «тема мечты» в Четвертой симфонии и даже излагается параллельными секстами. Зловещую, искаженную гримасу придают пасторальному мотиву оркестровка и гармония — цепочка нисходящих, секундово расщепленных терций. И стоны скрипок, а затем мотивы песнопения (Tranquil-1о, 3 т. до ц. 12) силятся напомнить отступнице ее прошлое, вернуть ее в стан добра. Драматургическая новизна напряженнейшего спора двух начал, воплощенных, соответственно, в различных гармонических и тембровых слоях, заключена в том, что контраст этот тихий — спор piano с pianissimo.
Поначалу увещевания дают свои плоды: удается приостановить секвентное сползание пунктированной темы, смягчить ее тембр. Более того, в соль-минорной реплике гобоев (т. 5 в ц. 12) «оборотень» на миг сближается со своим лирико-трагедийным прообразом — лейтмотивом фильма Л. Гогоберидзе «День длиннее ночи». Но зловещий механизм уже запущен; камешек, отщепленный от былого монолита, устремился вниз, увлекая за собой рокочущую лавину.
Противостоять этой адской силе способна только сила. Как в законе физики — действие равно противодействию. Но насколько приемлем подобный закон в человеческих взаимоотношениях? И не оборачивается ли подчас противодействие злу злом, стократ большим?
Об этом «Эпилог» заставит задуматься чуть позднее. Покуда же позитивные образы принимают вызов в полном сознании своей правоты — и побеждают!
Первой бросается в схватку тема, уже выведшая однажды форму из теснины к свету мажорного каданса (ср. ц. 2 и 13). Как и в Allegro maestoso, она излагается большим унисоном струнной группы, с трудом карабкается вверх по секундовым ступенькам, то и дело откатываясь назад. Но теперь у нее появляется мощная поддержка — нарочито резкие, способные пробить любую звуковую толщу аккорды меди. И снова стилевой парадокс: пронзительность верхнего голоса шести труб в унисон и весьма сомнительное заполнение гармонии в среднем регистре (малая секунда шести валторн и двух тромбонов) могли бы внести в Festivo оттенок пародийной серьезности, нечто вроде уличных похоронных оркестров далекого детства, если бы от этого латунного блеска не зажигался в вышине уже знакомый по Lamentoso мотив параллельных секст, который в таком виде очень походит на гимническую тему из Второй симфонии 3. Его отсвет преображает и пунктированного «оборотня»; в трех тактах Maestoso (от т. 5 в ц. 13) он утрачивает зловещий оттенок, воспринимается скорее как вариант напористых мотивов начального Allegro и потому с полным правом увенчивается все той же гимнической фразой.
Двукратно повторенный призыв возводит на пьедестал кульминации Sostenuto, con sforzo е marcatissimo (ц. 14). Очистительный огонь высокой страсти, набат, возвещающий бурю, вздыбленные плугом истории пласты земли, из которых вот-вот (как хочется в это верить!) поднимется новая, стократ более прекрасная жизнь:
Набатный эпизод, подобно большинству тем «Эпилога»,— не абсолютно новое интонационное образование, а «пародия» (см. с. 49 настоящей книги). Обилие «пародий» предопределено ретроспективным, подытоживающим характером сочинения. Примечательно, однако, что буквально каждая «самоцитата» предстает переработанной, переосмысленной в свете образных задач именно данной партитуры.