— В сущности, Вы сейчас сказали о творчестве Гии Канчели примерно то же самое, что несколькими годами ранее о собственном. Помните, Вам задали вопрос о теме Вашего творчества, а Вы ответили, что вернее было бы говорить о позиции художника: «Есть мир и есть художник. Этот мир бесконечно меняется, он многообразен, и художник раскрывает его. […] Тема вырисовывается в процессе познания мира. Объять все стороны бытия невозможно, художник выбирает ту, которая наиболее близка ему в данный момент» (249).
— Как знать, может быть, именно общность позиции и заставляет нас работать вместе уже более двадцати лет?
Столь естественный подзаголовок для второго и, видимо, окончательного итога семичастной симфонической эпопеи был найден далеко не сразу. Композитор снова и снова листал томик Галактиона Табидзе — «Состарившийся ветер»? — обращался за советами к близким друзьям; предложенная Р. Габриадзе «Осень нашей весны» подходила по всем статьям, кроме одной: так уже назывался спектакль Тбилисского театра марионеток. На афише тбилисской премьеры (ноябрь, 1986), кроме заглавия «Эпилог», стоял эпиграф из Г. Табидзе: «Это было давно…». Может быть, потому грузинские слушатели восприняли Седьмую трагичнее, чем предполагал автор, ведь с фразы «Это было давно…», своеобразного лейтмотива поэзии Г. Табидзе, начинается одно из его последних, прощальных — с рефреном «Уходишь…» — стихотворений.
«Эпилог» не принадлежит к числу сочинений, в которые можно сразу и безраздельно влюбиться, как в «Светлую печаль» или Литургию. Музыка будто даже противится этому: она то ранит жесткой, до прямолинейности, прямотой, то мучит недосказанностью и неопределенностью; она вливает горечь сомнения чуть ли не в каждое отрадное слово и томительно долго задерживается над черной бездной души человеческой, куда лучше бы и вовсе не заглядывать. В эмоциональной атмосфере «Эпилога» витает необычное для музыки Г. Канчели ощущение усталости, безысходности, сожалений об утраченном и несвершенном. Кто знает, только ли по чисто интонационной логике появилась в точке «золотого сечения»
(ц. 32) та самая тема, что в фильме «Кин-дза-дза» звучала на обугленной планете Хануд, бессмысленной жертве «звездных войн», когда земляне узнавали, что домой им уже не вернуться; они сни-
мали кислородные маски и спокойно, даже с каким-то облегчением, ложились на черную холодную почву 1 (см. пример 53).
«Эпилог» не просто подытоживает симфонический макроцикл Г. Канчели, он еще и доводит до логического конца трагическую линию этого цикла: Первая — Пятая — Седьмая. В Первой симфонии энергичный («маниакальный», по тогдашнему определению А. Лемана) порыв Allegro con fuoco, в конечном счете, приводил к апофеозу, к «метафоре взлета», искупавшей горечь поражения и неизбежность прощания. Безмерная скорбь Пятой симфонии смягчалась тем обстоятельством, что опустошительный набег на духовную гармонию свершали объективные, неподвластные человеку силы; оставалось лишь смириться с их всемогуществом, заставить себя жить по-прежнему, во имя высших идеалов — пусть с неотступным уже чувством близкой пропасти, куда стекают прожитые минуты. В «Эпилоге» под угрозой сама внутренняя суть, и исходит эта угроза тоже изнутри.