P.S. Когда эта глава была уже написана, композитор показал мне письмо, полученное в декабре 1987 года от В. Д. Конен. С разрешения Валентины Джозефовны привожу его здесь почти целиком:
12.XI.87 2
Дорогой Гия!
…Вашу музыку я все время слушала и реально, и внутренним слухом. И утвердилась в своем первоначальном впечатлении.
2 Мне кажется, дата проставлена ошибочно, так как на конверте московский штемпель датирован 14 декабря, к тому же в тексте есть новогодние пожелания. Види-
Она замечательна прежде всего своей непосредственной красотой. Я знаю, что этот термин не употребляется в современной критике, и, несомненно, это правильно, так как очень многие произведения XX века производят сильное впечатление не внешней чувственной красотой звучания, а другими приемами. Да и само понятие красоты меняется от поколения к поколению. Но есть какое-то первичное неотъемлемое свойство музыки — непосредственное ощущение красоты от одной сонорности. Это захватывает у Вас с первых звуков, когда еще не заработало аналитическое сознание…
И только после этого меня изумила гениальная лаконичность тематизма и его развития. Такое ощущение красоты высшего порядка рождается как результат предельной концентрации мысли, предельной интонационной обобщенности. Я не хочу сказать, что разгадала всю тайну того, как из простейших (на первый взгляд — элементарных) последований «чистых» интонаций рождается такой мощный эффект, как «однообразное» (на поверхностный взгляд) движение таит в себе столько внутренней динамики. Потом только я расслышала, что в каждом простейшем мелодическом ходе (можно сказать «интервальном») заключено, множество ассоциаций. Некоторые восходят к «глюко-моцартовской» эпохе, а некоторые к Палестрине и периоду расцвета хоровой музыки в целом. Отсюда, возможно, и проистекает «ангельская» чистота произведения.
Очень сильное впечатление производит и то, как из отдельных, сначала «вкрапленных» и редких инструментальных оборотов постепенно разрастается страшный «экспрессионистский» образ наступающих «темных сил»; как он становится выражением ужаса ката строфы, и как впоследствии постепенно тает и растворяется в ничто. Когда я первый раз слушала это произведение, я не знала, что послужило поводом к его созданию. Но уже тогда сказала Евгению Львовичу (Е. Л. Фейнберг, супруг В. Д. Конен.— Н. 3.), что я слышу в этом произведении, как одухотворенная детская невинность побеждает надвигающийся страх войны, насилия и ужаса «атомной эпохи». Эта господствующая идея нашего века здесь воплощена в очень индивидуальной, самобытной форме. И при всей современности письма музыка этой «хоровой поэмы» прозрачна и доступна каждому, кто только восприимчив к музыке вообще.
Кстати, сама тема «противопоставления сил света силам зла» очень традиционна в нашем искусстве, и ее разнообразные трактовки можно проследить от Глюка и Бетховена до Малера и Шостаковича. И при этом Ваша трактовка ее — уникальна.
Мне всегда трудно писать об отдельном музыкальном произведении. Слишком неадекватно словесное выражение тому, что слышишь (если только об этом не пишет подлинный поэт). Не зря Гейне говорил, что «музыка начинается там, где кончается слово». Я не случайно пишу в своих работах больше об истории музыки, о культурологической проблематике и об индивидуальности композиторского творчества, чем о музыке отдельного произведения. И сегодня я не претендую на большее, чем передать свое впечатление.