Перед входом в клуб парень в кепке с длинным козырьком поливал машину из шланга. На скамейках сидели какие-то люди, по улице шатались гуляки.
— Ее сегодня здесь нет, — сказал парень в кепке. «Стоунз» в самом начале своей карьеры записали Ирмину версию «Времени за меня» [Time Is On My Side]. А один газетный писака однажды спросил ее, не сказалось ли это как-нибудь на ней. Ирма ответила, что ей все равно — не она же ее написала. Такое поймут только те, кто работает в музыкальном бизнесе.
На обратном пути в студию я думал, что, если бы мне пришлось начать все заново, я бы кого-нибудь привез с собой в Новый Орлеан — такого человека, кто уходил бы в глубину, кто нравился бы мне как музыкант, у кого были бы идеи, и он мог бы их сыграть, кто прошел бы ту же музыкальную дорогу, что и я.
Последнее время я думал о Джиме Дикинсоне и как было бы хорошо, будь он здесь. Но Дикинсон был в Мемфисе. Выступать он начал в одно время со мной, где-то в 1957—58-м, слушал то же самое и очень неплохо мог спеть и сыграть. Мы с ним с разных концов реки Миссисипи. В те времена рок-н-ролл ненавидели и презирали, фолк-музыку — еще больше, а Дикинсон и там, и там выходил на передний край. На него влияли «кувшинные оркестры» и ранний рок-н-ролльный бибоп, как и на меня. Он играл в песне «Стоунз» «Дикие кони» [Wild Horses] и в каких-то других вещах, но записывался задолго до всего этого; на самом деле он был последним артистом, кто вообще выпустил сингл на лейбле Сэма Филлипса «Сан Рекордз» — песню под названием «Человек с «кадиллаком»» [Cadillac Man]. Дикинсон был одержимым по жизни. У нас много общего, и неплохо бы иметь его под боком. И дети у него играли музыку — некоторые мои тоже. Но я никого сюда не привез, даже не подумал об этом, даже технику свою не захватил. Наверное, с самого начала был скептично настроен. Хотел посмотреть, что Дэнни может сам. Надеялся, что он меня удивит. И он меня удивил.
Мы записали «Человека в длинном черном пальто», и на общую картину наползла странная перемена. У меня с этой песней возникло предчувствие — как и у Дэнни. Последовательность аккордов, доминантные аккорды и смены тональностей сразу гипнотизируют — сигналят о том, что слова тоже так сделают. Нагнетающее ужас вступление — будто хроническая спешка. Спродюсировано все, как в пустыне, будто паузы города исчезли. Песня вырезана из провала тьмы — видения обезумевшего мозга, ощущение нереальности: тяжкая цена золота, свалившегося кому-то на голову. Ничто не прямо, даже разложение разложилось. Страх и жуть. Песня подходила все ближе и ближе, толпилась на крошечном клочке пространства. Мы ее даже не репетировали, просто начали работать по визуальным подсказкам. Еще не вступил текст, а вы уже знали, что идет борьба. Это территория Лануа, она не могла появиться больше ниоткуда. Текст пытается рассказать вам о человеке, чье тело ему не принадлежит. О том, кто любил жизнь, но сам жить не может, и ему терзает душу, что на это способны другие. Любой другой инструмент на треке уничтожил бы магнетизм. Закончив несколько дублей, Дэнни посмотрел на меня так, словно хотел сказать: вот оно. Оно и было.