Точно так же и звучание фильма — шумы, музыка, конкретная интонация актеров — складывается у Э. Шенгелая в ярко индивидуальный звуковой ансамбль, полностью «органичный изображению, ритму фильма, его монтажу» (107, с. 37). Ради этого он проделывает чудовищно трудоемкую работу, которую большинство современных режиссеров сочли бы бессмысленной. В технических условиях, когда звуковой и зрительный ряды можно идеально синхронно записать прямо в процессе съемки, он не только «по старинке» разделяет съемку и озвучание, но и зачастую приглашает озвучивать роли совершенно других актеров. Например, открытый режиссером в «Необыкновенной выставке» и «Чудаках» Василий Чхаидзе (Пипиния Эристави, Кристефор) говорил неповторимым голосом Эроси Мандж-галадзе, актера Театра имени Ш. Руставели. Сразу несколько ролей озвучил в «Необыкновенной выставке» Рамаз Чхиквадзе — тогда еще не «великий», но уже очень популярный.
Основой основ режиссуры, ее наиболее творческим процессом Э. Шенгелая считает монтаж, понимая его широко, по-эйзенштей-новски. Как поиск «единственно верного решения, которого требует данный материал». Сугубо кинематографической формы, постепенно складывающейся на основе чисто интуитивного «чувства кино»: «Я начинаю монтировать, еще не имея в руках не только ни одного метра отснятого материала, но даже литературного сценария. Поначалу это монтаж крупных структур, дающий возможность что-то оценить, что-то отбросить, найти новые связи. Потом все переходит на монтажный стол, но и здесь случаются неожиданности. Я собираюсь снимать фильм согласно одной логике, но выясняется, что целое подчиняется совершенно иной логике, рождаются новые ходы, новые связи. Главное — чтобы между монтируемыми частями установилась наиболее выразительная связь и чтобы вовремя было отброшено то, что оставить невозможно (об этом много писал Эйзенштейн). Таинство монтажа связывает кино с поэзией: и здесь, и там сталкиваются художественные образы, а между ними может быть целый мир! […] Между двумя монтажными кусками, двумя словами, двумя образами — огромный, несказанный мир» (242, с. 21).
Видимо, именно такое «монтажное мышление» и обнаружил некогда режиссер в произведениях ему еще не знакомого композитора Г. Канчели. «Наша первая совместная работа убедила меня в правильности выбора. […] Гия Канчели прекрасно… понимает, что в кино композитор должен не демонстрировать свой талант, но подчинять его замыслу фильма, что он должен слышать весь фильм, а не только его музыку. Поэтому в процессе работы он часто говорит: «Здесь музыка не нужна» (107, с. 39).
«Необыкновенная выставка» (1968) — не просто первый фильм Э. Шенгелая с музыкой Г. Канчели. Это и первая вершина для режиссера, и «боевое крещение» композитора на кинематографическом поприще. Случайно или нет, нос момента творческой встречи каждый из них обретает нечто сущностное, переступает почти незаметный.
но решающий рубеж, что отделяет .стадию поиска, формирования от творчества зрелого, сложившегося мастера.
— Сейчас, вспоминая мои первые, еще студенческие картины, я понимаю, что уже тогда у меня был определенный круг интересов, и они, видимо, должны были пройти через какие-то творческие опыты, прежде чем обрести ту форму, которая состоялась в «Необыкновенной выставке». В 50-е годы, когда я учился, было общепризнано, что в кино, как и в искусстве вообще, прекрасно лишь жизнеподобное. Считалось абсолютно необходимым и единственно возможным прямо переносить бытовое на экран. У меня это вызывало внутренний протест, потому что возможности и формы искусства всегда казались мне гораздо более многообразными и объемными по сравнению с тем прокрустовым ложем, куда его пытались втиснуть. Создать условную форму для выражения каких-то жизненных реалий — этот метод был, по-моему, нашему тогдашнему кинематографу неизвестен. Вот почему огромное впечатление произвели на меня фильмы Рене Клера, работавшего именно в таком плане; «открытие» Клера ознаменовало настоящий переворот в моей жизни. Но одно дело — понять, что сделанное другим тебе по душе, и совсем иное — сделать это самому. Тем более что вокруг меня подобных примеров я не находил. Пришлось пройти собственный путь, и, как я сам теперь вижу, многое здесь готовило «Необыкновенную выставку». Но двигался я не к заранее рожденной, продуманной формуле, которую оставалось всего лишь перенести на экран, а словно на ощупь. Поэтому и в самой «Выставке» все время происходил поиск, отбрасывалось все, что уводило в сторону.