Столь прочный и длительный союз композитора и драматического режиссера, насколько я знаю, беспрецедентен. И он вряд ли был бы возможен в каком-либо другом театре, кроме театра Р. Стуруа. Потому, что в его постановках музыка действительно занимает совершенно исключительное место. «Форма моих спектаклей всегда музыкальна,— признал режиссер в беседе с итальянским музыковедом Луиджи Песталоцца,— рондо, фуга, полифоническая вариационная. Таким образом я ввожу абстрактно-рациональную форму, но скрытую, подчас конфликтную» (274, с. 139).
В отличие от большинства современных режиссеров Р. Стуруа работает с музыкой едва ли не со стадии оформления замысла (см. 93, с. 92; 131, с. 107). И музыка придает его постановкам многоплановость, многомерность: «Иногда она как бы отстраняет те или иные сцены — ну, например, если говорить упрощенно, то в тех эпизодах, где бушуют большие страсти, музыка у нао обычно спокойна, даже безмятежна. Это как бы голос от автора или от театра — то трезво-рассудительный, то иронический, то трагичный. Короче говоря, музыка зачастую раскрывает то, что невозможно без ущерба для художественной правды показать на сцене. Она выявляет невидимое, содержит в себе внутреннее решение тех или иных сцен, иногда даже целого спектакля» (цит. по: 93, с. 92). «Случается и наоборот: спектакль вскрывает в ней то, что вне театра услышать невозможно. […] По-моему, музыке в театре подвластно философское обобщение, подчас недоступное слову» (214, с. 5).
Фантастическая музыкальность Р. Стуруа — качество до некоторой степени наследственное: «…мои тетки и сестра бабушки… пели на сцене Тбилисского оперного театра. Вероятно, этот факт сыграл свою роль в том, что меня определили в музыкальную школу. Но занятия длились недолго: в январе того же учебного года я оттуда сбежал, надеясь никогда больше не возвращаться к музыке. Судьба же распорядилась иначе. В четырнадцать лет в мою жизнь одновременно вошли звуки джаза и…девушки. А так как я не обладал той внешностью, которая нравится молодым барышням, мне пришлось отдать предпочтение джазу. Любовь к нему оказалась настолько сильной, что за несколько месяцев я выучил нотную грамоту, смог свободно, с листа, читать нотный текст и не потерял этот навык до сих пор. Шаг за шагом я познакомился с многообразием музыки во всех ее проявлениях, переиграв немало классических произведений. Так я полюбил музыку прочно и навсегда» (214, с. 4).
«Джаз стал моим жизненным пристрастием и призванием. […] Люблю саму атмосферу джаза, приподнятость музыки, ее полет над жизнью и одновременно проникновение в тайники человеческой жизни. Джаз — это импровизационность, такое сообщество, где творчество — обоюдный и радостный по духу акт. Наши репетиции в Театре Руставели в лучшие свои минуты (не частые) напоминают искусство такого рода. Самое лестное…из названий статей о нашем театре прочитал в Англии… «Джаз из Грузии» (цит. по: 131, с. 106).
Именно на почве джаза произошла первая мимолетная встреча Г. Канчели и Р. Стуруа — тогда еще студентов, ничего не знавших друг о друге. Режиссер вспоминает: