Тогда я прикусил язык и написал письмо, по большему счету пресс-релиз, благодаря Металлика за то, что вспомнили обо мне, и поздравляя их с этим событием, но в конце концов выражая сожаление, что не смогу присутствовать на этом событии.
Так все и произошло.
Ни яда, ни гнева.
И в любом случае, не публично.
Разумеется, я словно шел по бревну. Я знал, что если покажу свои истинные чувства, тогда ни за что не смогу сидеть среди долбаных зрителей, когда заслуживаю того, чтобы подняться на сцену вместе с группой, которую помог создать — все бы качали своими головами и говорили: ’Да, это же старый добрый Дейв’.
И если бы я пытался вести себя отстраненно, многие сказали бы: “Ох, вот херня. Ему нет никакого дела. Он просто не хочет там находиться”.
Безвыигрышное утверждение, как часто происходило со мной в связи с Металлика.
И все же, я не мог уступать своим принципам по этому поводу; я не мог выбросить то, что лежало у меня на сердце. Лучше просто оставаться в стороне и держать рот на замке. Выбрать пресловутое шоссе.
Но я не мог оставить все вот так. Поэтому я обратился к Ларсу в последний раз. Я отослал ему электронное письмо, спрашивая, не могли бы мы в ближайшее время поговорить. Он ответил мне.
“Привет, чувак, сегодня долбанный загородный день и я гуляю с детьми. Может, лучше свяжемся через пару дней?”
Две недели спустя он написал мне снова. Типичное планирование времени рок-звезды: по неделе на каждый день. Тогда я тут же ему ответил: “Да, я здесь. Можем поговорить”.
Через пару секунд у меня зазвонил телефон. Я сидел на кухне в своем доме, на окраине Сан-Диего, прекрасным солнечным утром. Пэм сидела за столом напротив меня, так что я мог сконцентрироваться на чем-то позитивном. Разговор не был ни горячим, ни целительным. В нем не было катарсиса в любом проявлении. Он был практически банальным, будто у нас обоих не хватало сил на выражение эмоций. Теперь мы оба были близки скорее к 50-ти, чем к сорока годам, на склоне жизни, как ни крути. Если не было достаточно возможным обняться как братья, которыми мы однажды были, не стоило и усилий сражаться как воины.
“Хотел бы я, чтобы ты был там, чувак” — сказал в какой-то момент Ларс, пустившись в то же старое усталое объяснение: что все, кто был частью жизни Металлика, были приглашены на церемонию, но что лишь те члены группы, которые играли на пластинках, могли быть введены в Зал Славы.
В голове я слышал голос сэра Джона Гилгуда, изящного дворецкого, критикующего сдержанного миллионера-алкоголика, сыгранного Дадли Муром в Артуре.
“Что, ты мелкий хуй!”
Разумеется, я присутствовал на записи Металлика. Я появлялся на DVD. Я выступал в роли композитора. У меня была своя история в этой группе. Но какой смысл в порке сгнившей лошади? Теперь я понимаю Ларса. Или по меньшей мере я понимаю, что у него есть цель в моей жизни, и эта цель — достичь моей покорности, оставить меня смиренным и голодным.
“Мне тоже там хочется быть” — сказал я. “Но я не могу. Только не так. У нас разные взгляды на эти вещи. И так как я не могу быть там так, как я хочу, вероятно, будет лучше, если я просто поддержу вас, парни, со стороны”.