В то время я пристально наблюдал над игрой друга Арта и Теда Лоуренса Шиффа, так как его стиль был просто неподражаем. Я хотел играть, как он, я хотел самовыражаться, как он. Он пытался научить меня «Гитарному шаффлу». Я говорю «пытался», потому что я глядел, как он играет его, по миллиону раз, и до сих пор не могу понять, как же у него это получалось. Лоуренс родился с умением играть на гитаре — 6-струнной, 12-струнной, неважно — и, как говаривал мой папа, «он заставлял банджо говорить». Теперь-то я, после всех этих лет в компании лучших музыкантов мира, знаю, что Лоуренс был одним из таких, но я уверен, что он даже и не представлял себе, насколько он был великолепен.
Лоуренс приучил меня к саунду Биг Билла Брунзи, игра которого до сих пор производит на меня влияние. Как и на Кита, и на Клэптона, и на любого мало-мальски хорошего рок-гитариста моего поколения. Большой Билл был одним из самых главных музыкантов, которые создали ранний чикагский звук, хотя он и родился в Миссисипи в 1893-м, а вырос, играя на скрипке. Он переметнулся к гитаре, когда ему представилась возможность её купить, и к 30-м годам он уже гремел наряду с такими великими именами, как Мемфис Слим, Уошборд Сэм, Сонни Бой Уильямсон, Тампа Ред и Слепой Вилли Мактелль.
До 13 или 14 лет я играл на гитаре, которую мне купили Арт и Тед. Но потом, когда мне стала подворачиваться кое-какая работёнка, я стал копить деньги. Я пошел в музыкальный магазин «Фрэнклин’с» и купил себе новую гитару, которую мы назвали «никогда-никогда»: взносы за её кредит были такими маленькими по сравнению с таким огромным желанием её приобрести, что казалось, что всю сумму ты никогда-никогда не выплатишь. Мои родители подписали кредитный договор за меня, и я бережно платил «Фрэнклин’су» каждую неделю по 2 фунта и 6 пенсов целых несколько лет. Гитара стоила
25 фунтов, что по тем временам было очень хорошей ценой.
Прошло уже 40 лет, как никто из нас не живёт в доме №8, и сейчас к его входу пристроена небольшая веранда. Человек, который живет там сейчас, однажды сказал моей кузине Берилл, что всё в нем напоминает ему о том, что это «Дом Вудов». Как-то он решил раскопать садик позади дома и нашел там 1700 бутылок из-под «Гиннесса». Признаюсь, я использовал несколько сотен из них для постройки домика для моих черепах, но все остальные — это заслуга моего папы.
У моей мамы был замечательный характер. Помню, как она вежливо попросила полицию покинуть наш дом после того, как они взяли у меня автограф. Она тогда повернулась ко мне и сказала: «Не люблю тех, из-за кого у меня начинают болеть ноги». Незадолго до того, как мама умерла, перед тем, когда она в последний раз отхлебнула «Джеймсона» (ирландское виски — Прим.пер.), она рассказала мне, что посреди дома № 8 по Уайтторн-авеню появилась трещина посередине. Она сказала — у неё в мыслях пронеслось, что дом наконец-то вздохнул свободно, когда его покинули Вуды. Я так не считаю. Может быть, это был довольно маленький, но очень счастливый и роковый домик, и мне сдаётся, что эта трещина есть ни что иное, как его улыбка нам всем.